если бы вы спросили меня о счастье, то я бы рассказала вам о том, как здорово пить вино с подругами возле моря, а потом ехать домой на последнем полупустом автобусе, как вкусно есть свежие сезонные фрукты, как можно выйти из дома в 9 утра, а вернуться в 11 вечера.
как я задираю голову каждый раз когда вижу/слышу в небе стаю стрижей, как я убираю зимние вещи и достаю летние платья, как мы с ним сидим в баре у моря и едим салат под белое вино, как люди по улицам ходят счастливые и пьяные от этого тепла.
и если бы вы спросили меня о счастье, то я взяла бы вас с собой встречать рассвет под горячий кофе из термоса и бутерброды с контейнера, потому что невозможно о нем рассказать, но можно показать и почувствовать.

кем я становлюсь, пока выбираю, кем стать?

Я спрятался от всех (теперь уже окончательно) и сижу в затишье уже три месяца. Раньше я думал, что я жду лучших времён для себя, своего самочувствия, но теперь я ни в чём не уверен. Теперь мне кажется, что есть только сейчас и других завтра или потом не существует в природе. Для любого "потом" может не наступить, потому что у него есть "было" (он это знает на своей шкуре) и то, что "есть" (тоже знакомое понятие), а вот всё, что будет - это ничто. Это пустота. И я зарываюсь в свою яму ещё глубже, зато имея при этом небольшие просветы в душе.
Я запутался так давно.

весь день не могу найти чилл. с самого утра пидорасит из-за любой мелочи. сначала меня доводила староста, и мне стоило огромных усилий не расхуярить в мясо ее тупую жирную рожу. не знаю, что меня удержало, но, надеюсь, этого хватит до конца июня, а после хоть трава не расти.

потом сраный джиди со своим сраным альбомом, из-за которого меня чуть не увезли в больницу с инфарктом, инсультом и остановкой сердца. иронично, что заглавка называется untitled, 2014, а мой выстраданый в крови, поту и слезах фик, законченный в начале мая, - 'unknown artist - untitled'. почитав перевод лириксов, я опять схватилась за мха харт, потому что блять господи каждая строчка подходит. это тупо ост к моему фику, и это настолько же смешно, насколько и тупо, срано, ебано, говняно, потому что я только переболела из-за него. прикол в том, что я уже почти забыла, насколько там много меня и в каком кошмарном, необъяснимом состоянии глубочайшего закапывания в свои заебы я его писала. еще это небо и океан на фоне, и сам он тощий, кожа да кости, как будто и вправду на спидах. приплюсовать сюда недавний скандал - и я, походу, предсказала два самых масштабных события в вайджи за дветыщсемнадцатый. теперь мне реально страшно что-то писать, а то хуй знает.

я пыталась успокоить расшалившиеся нервишки и открыла одну из своих самых любимых работ по айконам, но бля, это была ошибка и я ошиблась. на мое нестабильное состояние оно наложилось не лучшим образом, и теперь мне очень трудно дышать, а руки трясутся, как у старухи с альцгеймером. люблю читать об отношениях, которых у меня никогда не будет.

пока я сочиняла эту простыню о фанатских чувствах, смешанных с жалостью к себе и тупым отчаяньем, в твиттер вбросили, что мои дауны записали очередной трек к дню рождения группы. я слушаю голос своего мужика, слушаю, слушаю, слушаю, и не пойму, мне легче или еще хуже, чем было.

в общем, похороните меня уже, кто-нибудь, я так устала.

Мои родители получали много любви друг об друга, но редко делились ею с кем-то еще. Папа приносил маме завтраки в постель на подносе с букетом живых цветов и какой-нибудь книгой ее любимых стихов. Каждый раз, когда на площади играла музыка, папа кружил маму на руках и обсыпал комплиментами, а она громко смеялась и придерживала руками юбку, чтобы та не улетела вверх. Мама всегда получала то, чего хотела и никогда об этом не просила - достаточно было просто сказать "как мне нравится это платье" и платье по волшебству оказывалось в подарочной коробке у нее на туалетном столике в тот же вечер.
Но вот когда папа потерял все, что у него было из-за собственной глупости, мама ни единым словом его не упрекнула и долгое время украшала перловую кашу сердечками из помидоров, которые стала выращивать на окне. Папа знал, что ему доверяют и имел свободу делать ошибки.
До сих пор он ворует цветы для мамы у соседки и кружит ее на площади, а она так громко смеется, что я даже тут иногда слышу этот радостный звон.

-девочка, кто ты ему?

пора прекратить эти попытки. он никогда не станет тебе ближе. будем считать, что в сегодняшнем сне ты с ним попрощалась.

к 20 годам справляться с безответной любовью легче - ни тебе истерик, депрессий, ни слез. ничего. только грустно и пусто очень.

я становлюсь сильнее, жестче, разумнее. даже хладнокровнее, если хотите.

осталось стойко выдержать эти две недели и "здравствуй, лето" для меня

Самолеты взлетают каждые двенадцать минут. Разрезают серое, мутное полотно и столп непрекращающегося ливня. Низко воют и оставляют за собой светлую полосу на небе и какое-то необъяснимое чувство в груди: сорваться бы за ним - в небо, утонуть в мягкости серых облаков и встретить свой последний рассвет с выжженными от солнца ресницами.

Телефон с включенным секундомером лежит на моих подрагивающих коленях, а я смотрю на сменяющие друг друга цифры. Секунды бесследно исчезают в своём бесконечном беге, и я чувствую, как драгоценное время проходит мимо: не успевая показаться, проскальзывает сквозь каждую мою конечность и миллиметр тела, позволяя почувствовать напоследок, каково это - терять время.

В голове хаос из мыслей, а грудь рвет от ненужных чувств. Всматриваюсь в белую полосу на небе до боли в глазах и проступающих слёз, словно делая вид, что вот-вот что-то изменю. Ни черта. Прикладываю холодную ладонь к ребрам, давлю, усиленно тру воспаленное место, почти что деру на себе клетчатую рубашку, только бы что-то почувствовать, только бы избавиться от того, что так болит.

Но я принимаю свою тоску. Селю её в укромном месте под левым ребром, сшиваю холодными пальцами и никого к ней не подпускаю. Она давит на покатые плечи, целует в выпирающий седьмой позвонок на моей шее и ледяной ладонью отворачивает моё лицо от собственного отражения на железном навесе крыши.

Самолеты взлетают каждые двенадцать минут. Я вздрагиваю, вслушиваясь в утробный голос двигателя, и закрываю глаза, крыльями расправляя худые руки и кружась против часовой стрелки. Тоска целует мои серые веки и запускает пальцы в спутавшиеся на затылке волосы.

Она обнимает меня, и я впервые понимаю, что от её платья пахнет дождем.